Могила повелителя - Страница 44

Путешественники сделали короткую остановку — расположились в кустах у дороги, рядом с веселым ручейком. До Хейлана было рукой подать, и Элина предложила задержаться, чтобы умыться и привести себя в порядок, прежде чем входить в город. Вообще-то, девушка не слишком беспокоилась о собственной внешности; когда она предпочла книгу серьгам — это было вполне в ее привычках. Так что и в этот раз не исключено, что умывание и платье оказались лишь предлогом, а на деле Элину больше беспокоили стихи, которые хотелось перенести с воска на пергамент. Погода в этот день была славная, во второй половине дня стало совсем тепло, и сидеть на пожухлой траве оказалось приятно. Только лошадка вела себя беспокойно, косилась на заросли, подступавшие к поляне со стороны ручья, и недовольно фыркала. В кустах было тихо, но животное как будто учуяло хищника — обрывая траву, лошадь поминутно поднимала голову, прислушивалась, да и держаться норовила поближе к людям.

— Это хорошо развивает тему, — пробормотала девушка, старательно выводя каллиграфическим почерком мелкие буковки.

— Послушай… — Ленлину было немножко неловко, что первый куплет сочинила спутница. Теперь он выдал вторую строфу, которую строгая Элина приняла без споров, поэт приободрился, и ему захотелось поболтать.

— М-м?

Блондин повернулся на бок и подпер щеку кулаком.

— Послушай, вот я что хотел спросить: ты говоришь, мои песни забудутся, а чтоб не забылись — запишем в книгу.

— Угу.

— А книгу-то как раз и забыли! Ту самую, которую ты купила. Никто не помнит, ты вот тоже захотела перечитать, а ведь раньше ты эти легенды уже видела, знала их, верно?

Девушка закончила писать, аккуратно отерла перо и закупорила чернильницу. Поднесла тетрадь к глазам, критически осмотрела собственный труд, подула, чтобы быстрей высохли свежие записи… только после этого ответила:

— Ты сочиняешь на ходу. Я заметила, иногда в куплетах меняешь слова. Поешь то так, то этак… Если сам не дорожишь собственным творчеством, то и другие дорожить им не станут. Не будут помнить, ясно? Когда любое слово можно выкинуть или заменить другим, это не навеки! Вот если обдумать все возможные слова, выбрать лучшее — такое, что уже не захочешь менять, — и это самое подходящее слово записать… ты меня понимаешь?

— Ну, вроде…

— Еще я хочу, чтобы ты пел только то, что мы запишем. Пусть люди во всех землях, где мы пройдем с песнями, чтобы все люди слышали одно и то же. Тогда твоя песня обойдет Круг! А мою книгу перепишут. Такие люди, как я и мой папа, такие, как папины заказчики. Есть такие люди, понимаешь ли, которым хочется иметь под рукой все, что записано, которые собирают книги, переписывают для себя. И если весь Круг, все люди — и книжники, и простые неграмотные, которым твои песни нравятся, — если все услышат и прочтут одну и ту же песню, то песня выживет. Тогда не забудут. Но в этой песне должны быть не первые попавшиеся слова, а самые лучшие, выбранные. И записанные в книгу!

— Книга-у… — произнесли рядом тонким голосом. — У меня тоже-е е-усть книга-у.

Путешественники оглянулись — из кустов на них глядел молоденький паренек.

— У меня тоже-е е-усть книга-у, — странно растягивая гласные, повторил подросток. Он выбрался из зарослей, и стало видно, что из одежды на нем только ободранные штаны да лохмотья, которые язык бы не повернулся назвать рубахой. Его грудь крест-накрест пересекали веревочки. — Только-у я не у-умею-у чита-уть.

Парнишка полез за спину, оказалось, на веревках у него была подвешена сума. Странно, что грязная рубашка была надета поверх лямок.

Незнакомец вытащил и показал книгу — большую, толстую. От древности переплет обтрепался и приобрел грязно-бурый цвет, теперь было не понять, что это за книга в руках юнца.

— Вы-у читаете, а меня-у научить можно-у? — неуверенно попросил паренек. — Меня-у зову-ут Май.

Глядел юноша настороженно, а еще — шумно дышал, раздувая ноздри.

— Сперва тебя умыть и переодеть нужно, — улыбнулась Элина. — Чистый и опрятный человек гораздо лучше понимает грамоту. Ленлин, дай мальчику запасную рубашку.

Поэт притянул свою котомку и полез в нее, шурша беспорядочно перемешанной одеждой.

Из леса вышел мальчик Май
Тихонько, будто зверь,
Теперь его ты одевай…
Корми его теперь…

Ленлин вытащил измятую (но чисто выстиранную Элиной) рубашку, потом — завернутые в тряпицу хлеб и сыр.

— Я не голодеу-ун, — промямлил парнишка. Но еду взял. — Спасибо.

Переночевали работорговцы с солдатами Железной Руки. Жильем воинам временно служило некое подобие барака — недостроенное здание будущей казармы нового укрепления на Королевском холме. Кровли пока не было, и поверх стропил натянули просмоленное полотно. Кое-где дождевая вода просачивалась, пропитывала ткань, собиралась этаким подобием перевернутых луж, и холодные капли размеренно отрывались от провисшего темного свода, падали на недавно настеленные доски пола, разлетались брызгами и уходили в щели… Внутри было сыро и неуютно, но воины не роптали.

К удивлению Пегого, вояки оказались обычными людьми — вовсе не теми железными истуканами, какими казались, когда стояли в карауле. Сбросив доспехи, они превращались в совершенно обычных парней. Кто-то оказывался балагуром, кто-то оставался серьезен. Некоторые напевали, бросали кости и забавлялись странной игрой, незнакомой южанам — передвигали деревянные фигурки, выкрашенные в разные цвета, по расчерченной дощечке… другие пораньше ложились, устроившись там, где не капало с потолка. Солдаты развели огонь в каминах, сушили промокшие плащи, чистили доспехи и правили клинки…